«Опавшие листья» (Kuolleet lehdet)
(Лучший фильм, лучший режиссер, лучший актер, лучшая актриса, лучший сценарий)
Печальную блондинку Ансу (Альма Пёйсти) по доносу охранника-орка увольняют из супермаркета — умыкнула просрочку. Чуть дольше на своем посту продержится рукастый слесарь-сварщик Холаппа (Юсси Ватанен), но вскоре также лишится работы — иногда все-таки стоит трезветь. Сначала они встретятся в караоке, затем сходят в кино. Попытке быть вместе не помешают ни потерянный номер телефона, ни всепоглощающая тоска, но как же сложно бросить пить… Особенно, если вы в фильме Аки Каурисмяки.
Мамбо итальяно. Шуберт в караоке. Паб «Калифорния». Умильный песик по кличке Чаплин. Из финского родного — состояние меланхолично-неироничного запоя, карикатурно заторможенного, как если бы советский Афоня не слезал с седативных препаратов. В 90-х присосавшийся к бутылке водки интеллигентного склада ума декадент в кожанке еще мог кого-то очаровать, но что сейчас, когда ему сильно за 60? Не считая заграничных поездок (на фестивали или съемки «Гавра», 2011), Каурисмяки точно 20 с лишним лет просидел во внутреннем изгнании то на кухне приятелей, то за стойкой бара, и происходящее в мире все это время отслеживал сугубо по радиосводкам.
Каждые десять минут включенный приемник появляется и в «Листьях», но вся новостная повестка здесь — какой-то совсем уж кондовый расчет задействовать современность. Одним из главных героев «По ту сторону надежды» (2017) хотя бы был сирийцем — ничего качественно нового, правда, в поэтику Каурисмяки это тогда не привнесло. Аки выгуливает Ансу и Холаппу в кино на «Мертвые не умирают» (2019) Джармуша, окружая их (до и после сеанса) постерами хитов Брессона, Беккера, Висконти и Хьюстона. Плакаты не только провожают зрителей, но еще и почему-то украшают барные стены — в этой горячечной синефильской обсессии видится едва ли не акт некрофилии, ведь персонажи Каурисмяки и сами кажутся если не мертвецами, то безнадежно заблудшимися в безвременье душами, сродни побледневшим странникам из «Размышляющего о бытии голубя» (2014) Роя Андерссона.
На миг промелькнут в кадре непосредственные школьницы (также навеселе), встретившиеся Ансе в супермаркете, — и вся эта хваленая условность тут же рассеется, как морозный финский морок на рассвете. Этот короткий эпизод лишь обнажает уязвимую декоративность присущей творчеству Каурисмяки неторопливости. Будто бы все понимая и желая омолодиться, режиссер вставляет в «Опавшие листья» музыкальный номер группы Maustetytöt, впрочем, выглядит это так, словно временной континуум порвался и Алексей Балабанов задействовал в «Жмурках» (2005) группу «Комсомольск». Лучше всего такое абсурдное внутреннее несоответствие описывает то, что в фильме с названием сродни сборнику стихов Бодлера, бросить пить — и есть главный романтический подвиг.
«Красное небо» (Roter Himmel)
(Лучший актер)
Молодой писатель в кризисе Леон (Томас Шуберт) вместе с приятелем-фотографом Феликсом (Лангстон Уйбель) добираются до загородного дома неподалеку от прибрежного Ростока, что на востоке Германии. Одному нужен покой, чтобы доработать свой второй (скверный) роман, другой — рассчитывает отдохнуть и поснимать портфолио в институт искусств. С тишиной, однако, совсем не ладится — жилище оказывается частично занято девушкой Надей (Паула Бир), которую долгое время не видно, зато хорошо слышно, когда по ночам в ее комнату наведывается любовник (Энно Требс). Компанию понемногу окружают лесные пожары, но с куда большей тревогой Леон, встретившись с соседкой очно, приветствует постоянные мысли о ней.
У героя «берлинской школы» режиссера Петцольда давно наметился долгоиграющий романтико-сказочный период — да так, что даже побег из оккупированной Франции куда-угодно еще («Транзит», 2018) виделся затянувшимся сошествием самозванца в иномирье, тем более, что проходил он под личностью-документами другого. Но если древнегреческий рок и возвышенный драматизм воспринимались как нечто само собой разумеющееся для героев-стихий (как в одноименной вариации мифа об «Ундине», 2020), то куда более «земного» невротично-раздражительного юношу Томаса, судьбоносное откровение чуть не сносит стайкой бегущих от пожара животных. Разгораются в чаще, тем не менее, далеко не его чувства. Гарью отдает творческий кризис и зависть — совсем не мелочная, а наоборот, трагичная. Пляжный спасатель (и по совместительству, мимолетный любовник Нади) легко флиртует со всеми, и не проходит дня, как становится душой компании. Феликс незамедлительно находит идею для концептуального фотопроекта. Соблазнительное видение в красном платье по имени Надя, оказывается еще и литературоведом, с которым редактору оказывается куда любопытнее болтать, чем разбирать треклятую рукопись. Ведь чем Томас хуже? Первый роман был вполне себе ничего (как говорят), но редактура второго — уже от первой главы которого вянут уши — проходит в прокрастинации и постоянной дреме.
Герой засыпает, совсем не потому, что в жизнь вторгается покрасневшее небо и прочий магический реализм — отнюдь, организм реагирует на стресс, вот и остается посапывать на скамейке посреди бела дня.
Поражает, прежде всего то, с какой легкостью Петцольд на примере скучающей, рефлексирующей, мятущейся и просто дышащей полной грудью молодежи экранизирует стихотворение Гейне «Асра» (ака «Невольник», 1851) длиной в шестнадцать строк. Ощущается этот фильм в длину — в те же 16 строк, этого отрезка хватает чтобы внутри Томаса случилась и смерть, и перерождение.
Каждый день в саду гарема,
У шумящего фонтана
Гордым лебедем проходит
Дочь великого султана.
У шумящего фонтана,
Бледный, с впалыми щеками,
Каждый раз стоит невольник
И следит за ней очами.
Почему бы Наде, напоминающей скорее ГДР-овское немецкое прошлое, не побыть султановой дочкой, благо ходит она мимо Томаса также тихо и маняще.
Раз она остановилась,
Подняла глаза большие
И отрывисто спросила:
«Имя? родина? родные?»
— «Магомет, — сказал невольник: —
Йемен — родина, а кровью
Я из афров, род, в котором
Рядом смерть идет с любовью».
И все-таки Томас сгорает. Причин тому множество. Внутренний зажим. Любовь. Писательский застой. Но приходится восстать и снова задышать уже вернувшись в большой город — ведь смерть идет с любовью не только у немецких романтиков, но и в искусстве, а какую хорошую книгу напишешь без потрясений, даже таких малых и стихийных как краткий отпуск в Ростоке?
«Учительская» (Das Lehrerzimmer)
(Лучшая актриса, лучший сценарий)
В обычной немецкой школе воруют: выносят все, что плохо лежит, а иногда и надежно спрятано в карманах — от сотен казенных карандашей до содержимого кошельков. Не церемонясь, педагогический состав выдергивает с уроков подозрительных подростков для допроса с пристрастием. Не поддерживает рейды внеклассного штази только молодая и прогрессивная учительница Карла Новак (Леони Бенеш) — устав подозревать кого-либо из своих подопечных, она, поддавшись приступу хитрости, покидает учительскую оставив бумажник в брошенном на спинке стула пиджаке и предусмотрительно включает вебку ноутбука. Запись фиксирует рубашку воришки с характерным звездным принтом, но долгожданная поимка возмутителя спокойствия все только усложняет.
Ближе к кульминации, возбужденные протестом ученики выпускают газету обличающую репрессивную школьную (sic) систему, основательно перевирая реплики из интервью с фрау Новак. «Это журналистика!!!» — задыхаясь от обиды вопят дети. «Это мир по нашим правилам» — чертыхаясь про себя, изымают тираж взрослые. «Учительская», сродни все той же коленочной стенгазете — предполагающая допущения ради красного словца умозрительная журналистика. В таком по-европейски обеспокоенном всем на свете тексте, после каждого предложения непременно следует по три восклицательных знака. Школа, как модель современного немецкого общества. Новак, как образ среднестатистического идеалиста-мигранта до слез разочарованного порядком нулевой толерантности. Шестой класс, как самоорганизованный слет несовершеннолетних бунтарей, готовых через пару-тройку лет несогласно громить улицы (во благо, естественно).
«Доказательство требует вывода», ведя математику твердит Клара, — в «Учительской» нет ни вывода, ни доказательства, ни виновных (порицать предложено, в первую очередь, локально-номенклатурных взрослых), только назойливое состояние тревожности. Клаустрофобический среднеобразовательный аквариум. Вывернутое, ради спасительного при панической атаке полиэтиленового пакета, мусорное ведро. Шарфик, который Новак завязывает на шее, ради того, чтобы эффектно снять его, когда метафорически дышать станет совсем нечем (это уже просто безвкусица). На все удары — иногда физические (ноутбуком в глаз), чаще фигуральные, героиня отвечает либо страдальчески закатывая глаза, либо основательно прооравшись вместе с классом. Таким образцово-мелочным, будто написанным для румынской новой волны сюжетом, можно впечатлить разве что тех, кто ежедневно скролит новостные заметки об этически неразрешимых конфликтах и причитает — «ой-ой-ой, что ж творится то?»
«Учительская», на самом деле, кино нулевой толерантности — терпения на такое не напасешься.