Тусклым октябрьским днем 1793-го Марию-Антуанетту (Катрин Уокер) гильотинировали на потеху рассерженной толпе. Французская монархия старого образца грохнулась оземь и вместе с ее головой, из растрепанной шевелюры которой торчал салатный огрызок, покатилась по дощатому полу. Артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт (Хоакин Феникс) также отметился на экзекуции, сдержанно наблюдая за победой революции голодных и бедных. То ли понимая, что такая участь может выпасть каждому держателю верховного сана (даже безродному). То ли, примеряясь к тому, как высоко теперь заберется по карьерной лестнице.
Да и важно ли, о чем Наполеон думал? Поди разбери, что на уме под этой вечной двууголкой. Отбив Тулонский порт у британцев (поднялся до бригадного генерала); подавив Вандемьерский мятеж одним пушечным залпом (стал командиром армии) и вовремя ретировавшись из египетского турне (аккурат к государственному перевороту), Бонапарт начинает грезить, что и императорская корона ему по макушке. В редком мирном промежутке — незадолго до восстания роялистов — уже обладая важным, но пока не всесильным чином, Наполеон знакомится с Жозефиной Богарне (Ванесса Кирби), вдовой-аристократкой, наученной приманивать выгодных мужчин. Сыграв свадьбу, они истязают друг друга, ссорятся, милуются, меряются авторитетом и, конечно же, что бы ни случилось, ведут нежную переписку.
На самом деле Марию-Антуанетту перед казнью остригли наголо, так что брошенной в припадке ненависти огородной просрочке просто не за что было цепляться. Да и Наполеон хоть наверняка и думал в этот момент о вечном, но точно находился в другом месте. Также доподлинно известно, в каком направлении Ридли Скотт шлет всех недовольных историков — и этого, как и имен нарицательных из учебников, топором не вырубишь. Впервые Жозефину Бонапарт встречает на «балу жертв» за просмотром скоморошнического представления, где игрушечную голову экс-королевы артисты увлеченно перебрасывают друг другу, чтобы впоследствии глумливо ее снасильничать. Такого же площадно-кощунственного взгляда на прошлое с возрастом стал придерживаться и Скотт — если не приходилось вновь воспевать вечное: рыцарскую честь и хваленое мужское упрямство.
В конце 30-х Абель Ганс неполностью реализовал своего «Наполеона», а с тем, что вышло, — потерпел финансовую неудачу. После успеха «Войны и мира» Сергей Бондарчук погорел на «Ватерлоо» и заодно отчасти похоронил мечты Стэнли Кубрика снять правителю и полководцу свою мучительно-дотошную оду. Скоро за одноименный мини-сериал примется Спилберг и, вероятно, окажется в производственном аду (если еще не). Почему же безболезненно получилось у Скотта? Вместо того чтобы как все вышеназванные кинематографисты восхищенно отождествлять себя с Бонапартом, британец находит с ним одно единственное сходство — они оба мальчишки, не жалея массовки, расставляющие гарнизоны солдатиков в правильном порядке. Когда же приходится поговорить о личном, на экране появляется спесивый ребенок, обиженно надувающий губы и топающий ножкой в случае неудачи.
Наполеону на этот раз досталась постановка, достойная опереточного «Дома Gucci» — тем более авторское отношение к охочим до славы нашкодившим героям почти идентично. Лейтмотив его императорского величества звучит, как партитура Эннио Морриконе, предназначенная для трагикомедии о патологическом неаполитанском лузере, тогда как лирику перверсивных отношений с Жозефиной Скотт с особой издевкой сопровождает центральной мелодией из «Гордости и предубеждения» Джо Райта. Как и в «Гуччи», единственное, что для окружающих и впрямь сексуально, — власть. Остальное — дело неприглядных прозаичных соитий. Перед случкой Бонапарт забирается под стол, бьет копытом и что-то нечленораздельно мычит — хорошо, не затыкает уши зажмурившись, как обычно делает при пальбе из пушек.
Высший брак нувориши у Скотта привычно заключают с чем-то необъятно-нематериальным, соразмерным разве что их эго, — капиталом, страной, фамилией — и принимают свою ошибку, лишь когда испускают дух сами. Во «Всех деньгах мира» при смерти Пол Гетти (Кристофер Пламмер) обнимает дюреровскую «Мадонну с младенцем», единственное дитя, к которому он взаправду испытывал трепет, — старик умирает, полотно остается. Патриция Реджани (Леди Гага) так и не смогла полноправно присвоить себе фамилию Гуччи — та благополучно продолжила жить без нее. Непоколебимо стоит, где была, и Франция. Ошибка науськанного амбициями маменьки Наполеона, по мнению Скотта, сводится лишь к тому, что, возомнив себя божьим избранником и баловнем судьбы, тот слишком поздно понял, что его истинная суженая — совсем не Первая империя, а колкая, как две точки над ее именем Жозефина.
В великом дебюте режиссера «Дуэлянтах» двух офицеров (той же эпохи) до помешательства доводила потребность в моральной сатисфакции — да так, что спустя годы стычек на шпагах оба забывали, что же на самом деле было предметом спора. И в конце концов без новых приступов этого ребяческого упрямства наступало опустошающее разочарование сродни проигранному сражению. «Без меня ты никто», — друг за другом повторяют, как брачную клятву, супруги Бонапарт. Кто Наполеон без Жозефины? Дремлющий на политических диспутах выскочка? Стратег, погубивший три миллиона солдат? Он буквально такое же пустое место, как фараон в саркофаге, выуженный в фильме из египетской гробницы. Когда герой, встав на ящик-табурет, чтобы быть ровней, дотронется до лица мумии, то ее щека просто провалится. Вот и Наполеон — строки в хронике, имя и натянутая на ничто двууголка. На протяжении двух с половиной часов с Бонапарта, как с чаплиновского бродяжки, так и норовит слететь шляпа — тот ее неустанно ловит и придерживает, а когда она все-таки оказывается на земле, вместе с ней падает и ее хозяин.